Курт Бах всем этим абсолютно не интересуется. Это дитя природы все еще состоит членом берлинской общины свободно верующих, чей лозунг гласит: «Ты жизнь земную сделай доброй и красивой – ведь нет миров иных, не свидимся с тобой мы». И особой причудой судьбы кажется то, что он все же стал скульптором, связанным с потусторонним миром – с ангелами, умирающими львами и орлами! Однако раньше он стремился к иному. Когда он был моложе, он ощущал себя чем-то вроде племянника Микеланджело.
Канарейка заливается. Свет мешает ей спать. Рубанок Вильке издает шипящий звук. За открытым окном стоит ночь.
– Как вы себя чувствуете? – спрашиваю я Вильке. – Потустороннее уже стучится в дверь?
– И да и нет. Ведь только половина двенадцатого. У меня такое же чувство, как если бы я, при длинной бороде и в дамском платье с глубоким вырезом, отправился гулять. Довольно неприятно.
– А вы сделайтесь монистом, – советует Курт Бах. – Когда ни во что не веришь, особой жути никогда не испытываешь и не бываешь смешон.
– Тоже не годится, – говорит Вильке.
– Может быть. Но уж, во всяком случае, не будешь чувствовать себя, как человек с большой бородой и в декольтированном дамском платье. Так я себя чувствую, только когда ночью смотрю в окно, вижу небо с его звездами и миллионами световых лет и должен верить, будто надо всем этим восседает некое существо вроде сверхчеловека и для него очень важно, что получится из Курта Баха.
Дитя природы спокойно отрезает себе кусок колбасы и ест его. Вильке нервничает все больше. Полночь уже совсем близко, а в эту пору он не любит таких разговоров.
– Холодно, правда? – замечает он. – Уже осень.
– Можете спокойно оставить окно открытым, – говорю я, видя, что он хочет закрыть его. – Это бесполезно. Духи отлично проходят сквозь стекло. Лучше взгляните-ка вон на ту акацию! Прямо Лиза Вацек среди акаций. Слышите, как в ее листве шумит ветер! Точно вальс в шелковых нижних юбках молодой женщины. Но настанет день, когда акацию срубят, и вы будете делать из нее гробы.
– Из дерева акации нельзя. Их делают из дуба, ели, красного дерева…
– Ладно, ладно, Вильке! Что, водка еще осталась?
Курт Бах передает мне бутылку. Вдруг Вильке вздрагивает всем телом, он чуть при этом не отхватил себе рубанком палец.
– Слышите? – испуганно спрашивает он. На лампочку налетел жук.
– Спокойно, Альфред, – говорю я. – Это не весть из потустороннего мира. Просто скромная драма в царстве животных. Навозный жук, стремящийся к солнцу, которое воплотилось для него в стосвечовой лампочке, висящей в заднем флигеле дома номер три по Хакенштрассе.
Мы договорились, что начнем перед самой полночью и будем до конца «часа духов» называть Вильке па «ты». Ему кажется, что он тогда более защищен. После часу мы опять перейдем на формальное «вы».
– Не понимаю, как можно жить без религии, – обращается Вильке к Курту Баху. – Что же тогда делать ночью, когда просыпаешься во время грозы?
– Летом?
– Конечно, летом. Зимою гроз не бывает.
– Надо выпить чего-нибудь холодного, – отвечает Курт Бах. – А потом продолжать спать.
Вильке качает головой. В «час духов» он становится не только пугливым, но и чрезвычайно религиозным.
– Я знал одного человека, который, когда начиналась гроза, отправлялся в бордель, – говорю я. – У него прямо потребность возникала. Так-то он был импотентом; и только во время грозы это проходило. Едва он замечал приближение грозовой тучи, он тут же хватал телефонную трубку и просил Фрици принять его. Лето 1920 года было для него лучшим периодом его жизни – оно так и кишело грозами. Иной раз бывали четыре или пять на дню.
– А что он делает теперь? – с интересом спрашивает Вильке, этот любитель исследований.
– Умер, – отвечаю я. – Скончался во время последней страшной грозы, в октябре 1920 года.
В доме напротив ночной ветер шумно захлопывает какую-то дверь. На церковных колокольнях бьют часы. Полночь. Вильке опрокидывает стаканчик водки.
– А что, если бы нам прогуляться на кладбище? – спрашивает безбожник Курт, который иногда бывает недостаточно чуток.
← предыдущая | следующая → |