– Но я старею, – вяло возражал Арнольд. – Старость не прибавляет красоты. И здоровья не прибавляет.
– Это она состарится! И куда скорее, чем ты! Женщины стареют вдвое быстрее мужчин. Давай я помогу тебе снять этот дурацкий фрак!
– А вот этого не будет! – заявил Арнольд с внезапной строгостью в голосе. – Раз уж я оделся, я куда-нибудь выйду.
Силвер-старший узрел в этом намерении очередную опасность.
– Хорошо, хорошо, давай выйдем, – поспешил он согласиться. – Куда пойдем? Может, в кино? На новый фильм с Полетт Годдардnote 30?
– В кино? – Арнольд оскорбленным взглядом окинул свой маренговый пиджак. – Да кто же в кино оценит всю эту красоту? Там ведь темно!
– Хорошо, Арнольд. Тогда мы идем ужинать. Роскошно! С закуской! А потом рубленая куриная печенка и на десерт персик в вине. Куда бы ты хотел пойти?
– В «Вуазан», – сказал Арнольд твердо.
Александр слегка поперхнулся.
– Дорогое удовольствие. Ты туда хотел с этой… – он осекся.
– В «Вуазан», – твердо повторил Арнольд.
– Хорошо! – согласился Силвер. И с широким жестом повернулся ко мне. – Господин Зоммер, вы идете с нами. Вы все равно уже при параде. Что там у вас в свертке?
– Мой старый костюм.
– Оставьте его здесь. На обратном пути заберем.
Мое восхищение Силвером-старшим возросло почти безмерно. Удар, который нанес ему Арнольд дорогим «Вуазаном», где этот лирик закажет отнюдь не рубленую куриную печенку, а, как Александр уже предчувствовал, паштет из гусиной, – этот удар он выдержал безукоризненно. Александр не дрогнул, а, напротив, выказал широту натуры. Несмотря на все это, я твердо решил тоже заказать себе паштет из гусиной печенки. Почему-то мне казалось, что в запутанной расовой полемике близнецов я таким образом окажу Арнольду некую поддержку.
В гостиницу я вернулся около десяти.
– Владимир, – сказал я Мойкову, – увы, гуляш на сегодня отменяется. Мне пришлось выступить арбитром в расовом конфликте. Как у Гитлера, только наоборот. И все это за ужином в «Вуазане».
– Браво! Хорошо бы все расовые битвы разыгрывались только там. Что пил?
– «Ко д'Эстурнель» тридцать четвертого года. Бордо.
– Мое почтение. Я о таком только слышал.
– А я это вино знаю с тридцать девятого. Французский таможенник подарил мне полбутылки, прежде чем вытурить в Швейцарию. Можно сказать, подарил с горя. Это было в первый вечер «странной войны», в сентябре.
Мойков рассеянно кивнул.
– Похоже, у тебя сегодня день подарков. С утра гуляш, а вечером, часов так около семи, тебе вот еще и пакет оставили. Шофер в «роллс-ройсе» прикатил и велел передать.
– Что?
– Шофер в мундире, на «роллс-ройсе». Словоохотливый, как могила. Может, ты торгуешь оружием – в синем-то костюме?
– Я понятия не имею, что это значит. Пакет на мое имя?
Мойков извлек пакет из-под стойки. Это была продолговатая картонная коробка. Я распаковал.
– Бутылка, – изумился я, ища в пакете записку, но так ничего и не обнаружив.
– Бог ты мой, – с благоговением произнес Мойков у меня за спиной. – Да ты знаешь, что это такое? Настоящая русская водка! Это тебе не самогон, который мы тут палим. Как она в Америке-то оказалась?
– Разве Америка и Россия не союзники?
– По оружию – да. Но не по водке же. Слушай, а ты, часом, не шпион?
– Бутылка неполная, – рассуждал я вслух. – И пробка уже вскрыта. – Я подумал о Марии Фиоле и об орхидеях итальянца Эмилио. – Да, двух-трех рюмок в бутылке недостает.
– Интимный подарок, значит! – Морщинистыми веками Мойков прикрыл свои глаза старого попугая. – От собственных уст оторвано! С тем большим наслаждением мы ее сейчас отведаем!
← предыдущая | следующий раздел → |